|
Содержание Введение 1. Юрий Иосифович Визбор 2. Анализ песен Заключение Список литературы
Введение Визбор. Юрий Визбор. Вот он стоит на сцене - мешковатый и в то же время ладный, чуть наклонившись через гитару к микрофону, улыбается. У него замечательная улыбка, мгновенно располагающая к нему: здравствуйте, мы все тут свои люди, давайте, ребята, споем что-нибудь. Все его лицо излучает это дружеское приглашение, и так заразительно, что собравшихся разом окатывает волна симпатии к этому человеку и объединяет с ним. Абсолютно контактный человек. И какой разносторонний! Журналист, драматург, горнолыжник, радист, сценарист, актер, альпинист, - наверно, не все я перечислил. Но прежде всего и самое главное - поющий поэт. Году в 1963 Алла Гербер написала в "Юности" о "бардах и менестрелях". Время утвердило слово "бард", А вот все же хочется расшифровать. Юрий Визбор, поющий поэт. Спой нам, Визбор, что-нибудь старенькое, сочиненное тобой ли одним, вместе ли с кем - все равно это в первую очередь твой голос, твоя гитара, твоя интонация. - Чутко горы спят. Южный Крест залез на небо... - Жить бы мне, товарищи, возле Мелитополя... - Полночь в зените, лунные нити на снегу... - Мирно засыпает родная страна, и в московском небе золотая луна... - В Архангельском порту причалил ледокол... Визбор - это молодая Москва конца 50-х, внезапно открывшая для себя много нового, в том числе - горы, дороги, тайгу, моря и океаны, романтических флибустьеров и реальных геологов, экзотический Мадагаскар и подмосковную осень... Это резкое переощущение пространства и времени, истории и человека в ней... Бесконечные встречи... в зрительном зале, в аудитории или у стола, или у костра... Поколение жадно знакомилось, искало и находило свое слово, свою музыку. Обретало лицо. Чтобы кругом была суровая природа, ночь и отсветы огня на лицах. Краткий отдых мужественных людей во время трудного похода. Дух истинного дружества и единодушия в самом важном: в бескорыстии, достоинстве и человечности. И гитара - негромко, и Юра - негромко... Восемнадцать разлук, восемнадцать кручин, Восемнадцать надежд на рассвет голубой... Целью данного реферата является изучение и анализ авторской песни Юрия Визбора.
1. ЮРИЙ ИОСИФОВИЧ ВИЗБОР (20 июня 1934 - 17 сентября 1984) Родился, жил и скончался в Москве. Окончил факультет русского языка и литературы Московского государственного педагогического института (МГПИ) им. В. И. Ленина (1955). Работал учителем на Севере, там же служил в армии. Был корреспондентом радиостанции "Юность", журнала "Кругозор". Работал сценаристом на студии документальных фильмов. Киноактер, поэт и прозаик, драматург. Член Союзов журналистов и кинематографистов СССР. Занимался альпинизмом, участвовал в экспедициях на Кавказ, Памир и Тянь-Шань, был инструктором по горнолыжному спорту. Первая песня - "Мадагаскар" (1951). Году в 56-м студентка МГУ Света прислала нам, провинциалам, мы тогда работали после окончания института в Запорожье, магнитофонную кассету с песнями, которые пел под гитару какой-то парень. Так впервые мы узнали о Юрии Визборе и вообще о самодеятельной песне, как тогда называли авторскую песню. Появление песен Юрия Визбора стало открытием. Романтика и надежда тех дней нашли в них свое поэтическое воплощение. Это были уже не "тексты песен", а поэтические произведения - стихи, органично слитые с принадлежащей только им музыкой, без которой они уже существовать не могли. Но главное - это были песни свободного человека. Нам еще предстояло "выдавливать по капле", а он уже тогда был свободен и независим. Это очень не нравилось "им". Это "их" раздражало. Угрозы, мелкие пакости в виде лишения некоторых почестей на него не действовали, и это "их" унижало. "Они" мстили ему даже после смерти, запретив гражданскую панихиду в городе и изменив маршрут траурной процессии, намеченной мимо Юриного дома. на другой, в объезд всей Москвы. "Они" его откровенно боялись, и не без оснований. Потом были еще долгие годы творчества, большого успеха и признания. Блестящее остроумие и необыкновенное обаяние автора стали естественным достоянием его песен. В этом одна из главных причин поразительной притягательности песен Юрия Визбора. Плюс поэтическая точность, умение найти фразу, которая станет потом почти лозунгом. "Не верь разлукам, старина!" или "Зато мы делаем ракеты..,". А кто не испытал щемящее, почти физическое ощущение юности, слушая: "Друзья мои, друзья, начать бы все сначала, На влажных берегах развить свои шатры, Валяться б на досках нагретого причала И видеть, как дымят далекие костры" И, конечно, музыка - изящная, легко запоминающаяся. Он очень тонко чувствовал грань между простотой и примитивностью. Юрий Визбор стоял у истоков авторской песни. Собственно говоря, истоков было три: студенческая песня, песни поэтов, поющих свои стихи, и песни непрофессиональных композиторов, сумевших выразить музыкой лучшую современную поэзию. Визбор был наиболее ярким представителем первого из этих трех источников - наиболее массового источника, благодаря которому авторская песня проникла во все слои нашего общества. Прошло 40 лет. Границы трех источников размыты, взаимное проникновение создало жанр искусства, в котором уже трудно различить признаки тех или иных влияний. Но остаются столпы. Их вклад в национальную культуру все очевиднее. Один из них Юрий Визбор. Хрестоматийно знакомые песни Юрия Визбора вошли в жизнь его поколения, а потом также естественно в жизнь последующих. Сегодня их поют совсем юные ребята, и трудно себе представить широту аудитории песен Юрия Визбора. Уже более 10 лет автора нет с нами, а песни его становятся более популярны. В день рождения Юры - 20 июня 1994 г. - их пел детский хор и большой хор военных, друзья Юры и весь 2.5-тысячный зал. А ночью 3 июля на Грушинском фестивале в Самаре песни Визбора единым хором пели около ста тысяч людей. Так же как и пятнадцать лет назад, там же, вместе с их автором, стоящим на сцене-плоту в виде гитары. В чем секрет этой необыкновенной популярности и расширяющегося с годами успеха песен Юрия Визбора? Возможно это вам станет ясно, когда вы прослушаете этот диск, побываете на концерте Юрия Визбора и еще раз споете вместе с ним почти все его лучшие песни.
2. Анализ песен
По новейшим свидетельствам — он вышел на первое место по «ис-полняемости». Дети забыли — внуки вспомнили? И запели песни, которые, казалось, наглухо остались в тех отошедших временах, где этими песнями перекликались молодые тогда будущие их деды? «Рожденные в года глухие», эти песни откатились в историю, когда грянула Гласность. В ней все потонуло. Ну, пели у костров. Ну, передавали из верных рук в верные руки катушки магнитофонных записей. Потом запели у концертных микрофонов, в открытую. Дым повыветрился, стало меньше огня, больше блеска. К нашим поэтам пристали странные зарубежные определения: шансонье, барды, менестрели. Потом возникло косноязычное, заикающееся буквосочетание КСП. Расцвело это КСП в 60-е годы: из интимного «я» песня вышла на всеобщее «мы», завоевала эстраду, продемонстрировала скептикам всесоюзный размах. Потом мероприятие свернулось, измельчало; «каэспэшники» из знаменитостей «всесоюзных» стали «местными» — городскими, районными. По ходу 70-х жанр, порожденный поколением послевоенных мечтателей, все более воспринимался как нечто сентиментально-слабосильное. По словам Юрия Гребенщикова, «должны были прийти ребята более нервные, ироничные, непримиримые, крутые» — представители поколения, которое вообще «не знало общественных взлетов в годы, когда все предлагалось принимать на веру», а оно не хотело. Не буду спорить с Ю.Гребенщиковым по поводу тех изящных определений, которые он дает временам, а нравы он определяет вполне точно. «Нервные ребята» пришли, и самодеятельная песня съежилась под напором рока. А потом и «нервные» попятились под давлением более молодых конкурентов. Кто стал бы вживаться в тихие вздохи, вырывавшиеся когда-то у молодых людей, которым теперь было за шестьдесят? Кто вспомнил бы, что эти вздохи были первой формой протеста против бодрого обязательного официоза — формой спасения личности? Кому все это могло сгодиться, когда и сам допотопный официоз (я имею в виду певшиеся артистами по радио песни) приказал долго жить, да так, что его уже как бы вообще не существовало? Но история непредсказуема; запасники ее памяти неспроста так обширны; они могут сослужить службу в самой неожиданной ситуации. Тихая гитара способна вернуть ощущение личности в противовес не только коллективному самогипнозу, ведущему на физзарядку эпохи партпроса и комвоса, но и коллективному самогипнозу в духе «металла», новой эйфории эпохи Рынка и Базара. Всяко бывает. Дети оттолкнулись — внуки могут вспомнить, как их дедушки в эпоху Первой Оттепели, в 1956 году, пели у костров. Могут почувствовать, что такое «тайная свобода» — свобода гитарного аккорда, свобода пропеть с улыбкой: «Снова нас ведут куда-то, и не ясен нам маршрут...» Могут спросить: кто же это спел, кто так улыбнулся когда-то, кто был первым? Кто начал? Кто эту «костровую» песню вывел на уровень поэзии? Кто первый взял гитару и, подойдя к микрофону, стал не читать стихи, а петь их? Кто — у истока традиции? Обычно отвечают: Окуджава. Отвечают: Высоцкий. У людей есть основания думать так. Но если быть точными, то у истоков современной звучащей лирики стоит Визбор. Юрий Визбор. Было время недолгое, полтора-два года в конце пятидесятых, когда именно он, ярко выделившийся, как бы выплывший из волн широко разлившейся тогда студенческой песни, единолично овладел вниманием и сердцами слушателей. Это было до Окуджавы, до Высоцкого, до Кима и Коваля, до Новеллы Матвеевой, пожалуй, даже до Городницкого и Ады Якушевой. Магнитофонные ленты, передаваемые из дома в дом, и живые голоса, подхватывающие песню от костра к костру, были словно отражением облика самого Визбора, веселого, желтоволосого, круглолицего парня в ковбойке, который не то пел, не то шептал, не то рассказывал: Лыжи у печки стоят, Гаснет закат за горой... В самом начале шестидесятых мы недолгое время довольно часто встречались. Я переживал первую безоглядную влюбленность в его песни. С огромным допотопным магнитофоном в рюкзаке я таскался к нему на Неглинку, в старинный дом с широченной лестницей, в комнату о двух окошках, выходящих на скверик ЦУМа. Тот древний дом казался памятником архитектуры, где и жить-то неловко. Он и стал для меня с тех пор памятником — памятью о нем, о Визборе, о его стихах и о стихах, его окружавших: «И в этом доме два окна не спят из-за меня...» Записав тогда очередную катушку его песен, мы как-то заговорили о том, кто в каких бывал маршрутах, и он показал мне несколько горных пейзажей, свежо и романтично исполненных в гуаши. Я спросил: «И это тоже ты?» Он скромно улыбнулся и кивнул. Тут я брякнул: «Зачем ты разбрасываешься? Тебя сгубят твои таланты. Все разлетится». Улыбка его сошла; я подумал, что попал в больное место, я не возвращался более к этой теме. Он был и впрямь ярко, раскидисто, нерасчетливо талантлив. Песни его уже пело студенчество, это был главный его козырь, дар, его судьба. Но еще писал он прозу, которую уже начинал, кажется, понемногу печатать. И эти гуаши на листах ватмана: «Зеленые озера да черточки лесов...» Главное же — этот, в секунду покорявший вас, уверенный артистизм его! Внешность проказника, «рыжего Шванке», и потаенная печаль в уголках рта — ясно же было, что кино не должно пропустить такого прирожденного артиста. И не пропустило. Он сыграл свои роли, написал свои пейзажи, издал свои рассказы. Он прокрутился, пробезумствовал, пропел, проликовал, прогрустил отмерянные ему пятьдесят лет. Теперь, слушая его смеющееся пение, я думаю о том, что судьба соблазняла его, отманивала в сторону, отводила от главного его дара. От того главного, что он все-таки сделал. Он создал современную студенческую песню. Он дал своему поколению голос, дал жанр, и именно с его голоса, с его легкой руки пошло уже поветрие и явились менестрели следующих поколений — принцип был распознан, почин подхвачен, создалась традиция, артистическая система, оказавшая влияние на поэзию и ставшая ее частью. Визбор немного потерялся в лавине, им самим вызванной. Аудитория множилась и дробилась; из студенческой среды новый песенный стиль взлетел в профессиональную литературную сферу, где немедленно воцарился Булат Окуджава; новая песенная культура пробудила дальние от студенчества края народа, всколыхнула массу, которую выразил и покорил Владимир Высоцкий. Визбор уступал первому в чистоте тона, второму — в темпераменте, в остроте и резкости типизма; он оставался, прежде всего певцом студенчества, романтиком послевоенного поколения, мальчиком от-тепельных лет, а жизнь бежала дальше. И сам он, Визбор, старался не отстать — гулял со своей гитарой счастливо и ярко; песенная его лирика летала над хибинскими и забайкальскими лесами, над ледниками Кавказа и песками Средней Азии — над всей сказочной страной по имени Хала-бала. В нем было что-то от бродяги, от счастливого гуляки — в Визборе-репортере, Визборе-журналисте, Визборе-шутнике, Визборе-горнолыжнике, только иногда это запойное кружение вдруг осекалось в его стихе внезапной и непонятой тревогой: ... И лишь меня всё ждут в порту, Где замолчат турбины Ту... И кончилось. Замолчали турбины. Пришла пора собирать его стихи и вчитываться в них. Пришла пора понять то место, какое занял Юрий Визбор в нашей лирике. В истории новейшей русской поэзии. Сложность была в том, что в официальную советскую поэзию он плохо вписался, хотя интонации, найденные Визбором-поэтом, были в ходу в лирике 70—80-х годов: и простое мужество, и неожиданная прямота исповеди; неофициальная же аудитория Визбора-певца — то самое студенчество пятидесятых—шестидесятых годов, которое когда-то первым расслышало его, — среда эта понемногу растворялась. Его давние слушатели — работающий костяк интеллигенции оттепельных и застойных лет — по ходу Перестройки стали сходить в тень. Но эти люди не дали стихам Визбора забыться. Иногда думается: вернуться бы сейчас в тот далекий шестьдесят первый год, когда сидели мы вдвоем около огромного доисторического магнитофона и рассматривали оранжевые и синие горы на его гуашках, а за окнами летел снег на кустарники у ЦУМа, вернуться и сказать: «Не думай-ка, брат, ни о чем! Разбрасывайся! Пой, пиши, рисуй, играй! Не бойся! Не пропадут твои песни! Не пропадут». Или еще с его интонацией: «Уже изготовлены пули, что мимо тебя просвистят». Так что же это за интонация? Шутили: у Визбора даже гитара смеется! В его голосе искрилось какое-то полускрытое ликование, у него улыбались каждое слово, каждый звук; эта свободно играющая радость окрашивала любую песню, даже грустную. Вечер его памяти в декабре 1984 года (готовили для его живого пятидесятилетия, а вышел — траурный) показал, сколь прочна его популярность. Я не забуду этого гигантского зала: люди словно замерли от переполнявших их слез, но не решались их пролить — такие со сцены неслись ликующие, искрящиеся его песни. А в зале как раз и сидели постаревшие студенты пятидесятых годов, работающая интеллигенция... Визбор был и остался ее поэтом, выразителем ее душевности, ее судьбы. Нашей судьбы. Он — поэт товарищества, поэт контакта, поэт тесных человеческих связей. Это чувствуешь, когда сравниваешь его душевную контактность с потаенным одиночеством маленького солдата из песен Окуджавы, который если и скажет: «Возьмемся за руки, друзья...», то тут же и прибавит: «...чтоб не пропасть поодиночке». Или с крутой мятежностью героя песен Высоцкого: тот полагается только на свои силы, а если идет в связке, то опять-таки — потому что смерть его сторожит. А герой Визбора в связке и в цепочке —легко и естественно. Человек с рюкзаком и ледорубом на крутом склоне, на накренившейся палубе, за рулем мчащейся машины, за штурвалом взмывающего самолета — он всегда улыбается. Визбор — это тепло дружеских рук, улыбка солидарности, ликование встречи. Его символы — тропа, уходящая в туман, тропа, по круче взбирающаяся к солнцу. Его язык — скупые жесты: мужская немногословность, стесняющаяся самой себя, как бы прячущая свою силу. Никакой выспренности, все почти по-домашнему просто: лыжи у печки, качнувшийся вагон, намокшая палатка... Дом на колесах. Романтическая мечта выношена не в воображении джеклондоновского героя, а в сознании реального послевоенного студента из тех самых детей войны, что выжили в страшные годы, выросли на «горбатых улицах», а потом, выучившись, освоив книжные премудрости, закинули за плечи рюкзаки и пошли осваивать эту землю. Визбор с его нехитрыми, покоряющими мелодиями, с его душевностью, с его улыбающимся компанейским обликом — романтик этого поколения. Поэт доблести, выпестованной в нежном и ранимом сердце. Поэт улыбки, в которой из-под уверенности бывалого человека все еще видно потрясение мальчика, глядевшего в глаза войне. Все это имело смысл — в контексте его эпохи. Эпоха кончилась. Поколение Визбора, удерживавшее юношескую мечтательность, надеялось завещать свою мечту людям будущего, но люди будущего возмечтали о другом. «Крутое» поколение, выбравшее пепси, запело иные песни. С точки зрения нового поколения, не знавшего «общественных взлетов» и не желавшего ничего «принимать на веру», смеющаяся гитара Визбора была не более чем «прикол шестидесятников», мало, что значивший в реве мировой эстрады. И вот внуки... Не думал я, что они подрастут так быстро и что именно их спрос выведет Визбора через каких-нибудь десять— двенадцать лет после его ухода в число самых «поющихся» авторов. Почему именно Визбор? Или это связано с меняющимся психологическим фоном: с тем, что людей 80-х годов одолела по отношению к шестидесятникам презритель...
ВНИМАНИЕ!
Текст просматриваемого вами реферата (доклада, курсовой) урезан на треть (33%)!
Чтобы просматривать этот и другие рефераты полностью, авторизуйтесь на сайте:
|
|
